Толчком для написания этой истории послужила разразившаяся дискуссии о стихах на страницах сайта «МОЛОДОСТЬ 35+», активным и счастливым пользователем которого я являюсь. Эмоциональный градус полемики был раздраженно повышен и я, дабы разрядить атмосферу, решила поведать историю из моей довольно далекой юности.
Времена стояли глубоко советские. После окончания школы у меня стоял вопрос о поступлении в ВУЗ. Поскольку в моей технической семье авиационных инженеров , я оказалась явным гуманитарием (такая вот получилась «выбраковка»), то родители только пожали плечами. Поступая в год окончания школы, я, конечно же, не набрала нужных балов (а конкурс был 25 человек на место, и к экзаменам допускали только после предварительного собеседования). Я решила готовиться к поступлению на следующий год.
Прежде всего, записалась на подготовительные курсы, а затем с большим трудом устроилась на работу в Третьяковскую галерею смотрителем зала. Эту работу я вожделела по нескольким причинам. Прежде всего, потому, что в те годы при поступлении зачитывались годы труда работы по профилю (Ха – ха). А во-вторых, это же Третьяковская галерея… надо же понимать!
Работа заключалась в следующем. Мы, смотрители, приходили в 9 часов утра (музей открывался в 10), нас распределяли по залам (постоянного закрепления не было, залы каждый раз меняли, к моей радости и пользе), мы должны были аккуратно смахнуть пыль с рам, скульптур, подоконников, затем вымыть полы и сесть на причитающийся смотрителям стул.
Кроме перечисленных действий по уборке, смотрителю вменялось следить за посетителями. Можно было вставать и ходить, можно было сидеть, но, ни в коем случае нельзя было читать, ни в коем случае, ни с кем не разговаривать. Как правило, в смотрители шли женщины глубоко пенсионного возраста, ну, и их ряды разбавляли несколько человек нас, юных абитуриентов.
Старая Третьяковка, построенная еще по проектам Васнецова, была и простой, и запутанной в своем плане. Основу составляла длинная череда анфиладных комнат, где двери располагались одна за другой, открывая перспективу с первого зала до последнего. Стулья все стояли с одной стороны открытых дверей, и все смотрители были видны и, что и говорить, послеживали друг за другом. Особенно за нами, молодыми девчонками, которые изнывали от скуки и желания несколько активнее проживать свой рабочий день.
Справедливости ради должна сказать, что все-таки для меня это были еще и «университеты». Через год я уже наизусть знала музейную экспозицию и много чего видела и понимала, наслушавшись экскурсий замечательных Третьяковских искусствоведов. Но это я поняла потом, в годы учебы, а пока… Пока было сложно.
Сложность заключалась еще и в том, что когда тебе 17 лет и ты, как собака у конуры, сидишь или ходишь по залу, то молодые люди, которые в те годы довольно часто появлялись в Третьяковке, были совершенно убеждены, что ты только для того здесь и поставлена, что бы с тобой можно было поговорить, пофлиртовать, покадриться, как тогда говорили. Однако, несколько пар бдительных глаз старших коллег очень следили за соблюдением рабочей дисциплины. Естественно, а как же иначе, к ним же вот никто не подходит, не разговаривает…
Но однажды меня поместили в зал Врубеля. Это было счастье. Одна из длинных Третьяковских анфилад заканчивалась эдаким сложным зигзагом и затем аппендиксом из нескольких залов. Здесь сначала были экспонированы художники Мира искусства (художественное объединение конца 19 века), затем зал Врубеля, а сразу после него было несколько залов иконописи.
Боже, какое счастье. За мной никто не следит, я практически свободна и могла себе немного позволить. Утренние часы, как правило, пустынное время, народ появлялся где-то ближе ко второй половине дня. Я, наконец, имела возможность помечтать. Вот я уже не Золушка, помывшая только что полы, а молодая леди, которая изучает историю искусств и пришла в одиночестве вникать в тайны мастерства гениального художника. И сижу я не на своем смотрительском стуле, а на модерновском деревянном диванчике в центре зала. И на коленях у меня раскрытая книжка, а передо мной Царевна-Лебедь. Одним словом, я в образе.
Долго ли коротко я так сидела и воображала, как почувствовала, что посетители хоть и входят и уходят, но я вдруг оказалась в центре каких-то кружений. Это был молодой человек , который походив по залу и посмотрев несколько раз экспозицию, присел рядом на диван. Еще несколько минут молчания. «Девушка, я вот уже давно здесь хожу и вижу, что Вы смотрите только Врубеля. Вам так нравится этот художник?» «Да – несколько нервозно отвечаю я – это мой любимый художник». Ну, и тут мы начали выделываться друг перед другом… «Да, этот период замечателен, да мироискуссники это круто, да, передвижники отстой» … и все что-то в этом роде. Такую вот молодую чушь мы вдохновенно несли и чувствовали себя большими знатоками.
«А вот в том зале есть… пошли посмотрим» – говорит молодой человек. «Нет – вскрикнула я нервозно – я не пойду. У меня сегодня только Врубель. Мне надо написать…» Еще поуговаривал – я еще больше стала нервничать. «Ну, хорошо,- говорит – ты точно будешь здесь?» «Да, точно» «Тогда я пойду, взгляну, а потом вернусь». Все! Я поняла, что это добром не кончится, и заметалась, закружилась по залу.
Проходит время. Я уже стала успокаиваться, думая, что пронесло. Погуляла по своему залу, посидела на диванчике, даже почитала. Но вот он опять появляется «Ой, ты все еще здесь. Какая ты упорная. Надо же – один только Врубель. Может что-то в этом и есть?! Слушай, а ты не проголодалась? Пошл и в буфет» «Нет – опять подпрыгнула я, – я не хочу есть». Но вот, наконец , разговор потек в другом направлении, вполне молодом. Уже начали флиртовать, о чем-то договариваться, а телефон…, а давай встретимся… и дальше в этом роде.
Но тут я, похолодев, поняла, как мой позор приближается, отмеривая шаркающие шаги Галины Ивановны, бригадира всех смотрителей. Эта великанша неторопливо, но делово вошла в зал, обратилась к пустующему стулу смотрителя, оглядела зал и, не признав меня, (мало ли молодых людей ходят в Третьяковку?!) голосом, как иерихонская труба, гаркнула на весь этаж – «ПО-СТО-ВАААЯ…».
Немая сцена…. « Я здесь» – прошептала я деревянными губами. « Ты где это сидишь?! Тебе где надо быть? Вот твое место – указание на смотрительский стул – а то она расселась. Ишь!.. Ну вот, у тебя полчаса на обед. Но чтобы не опаздывала!» Я скосила глаза на молодого человека. Лицо его вытянулось, как дорога, и это был последний мой взгляд на несостоявшуюся историю знакомства. Я дунула со всех ног, и эти полчаса провела в слезах, переживая свой позор. Надо сказать, что прошло несколько лет, прежде чем я стала со смехом, а теперь уже и с умилением вспоминать эту историю. Надеюсь, что вас она также позабавила.
We use cookies to ensure that we give you the best experience on our website. If you continue to use this site we will assume that you are happy with it.Ok
Толчком для написания этой истории послужила разразившаяся дискуссии о стихах на страницах сайта «МОЛОДОСТЬ 35+», активным и счастливым пользователем которого я являюсь. Эмоциональный градус полемики был раздраженно повышен и я, дабы разрядить атмосферу, решила поведать историю из моей довольно далекой юности.
затем с большим трудом устроилась на работу в Третьяковскую галерею смотрителем зала. Эту работу я вожделела по нескольким причинам. Прежде всего, потому, что в те годы при поступлении зачитывались годы труда работы по профилю (Ха – ха). А во-вторых, это же Третьяковская галерея… надо же понимать!
Кроме перечисленных действий по уборке, смотрителю вменялось следить за посетителями. Можно было вставать и ходить, можно было сидеть, но, ни в коем случае нельзя было читать, ни в коем случае, ни с кем не разговаривать. Как правило, в смотрители шли женщины глубоко пенсионного возраста, ну, и их ряды разбавляли несколько человек нас, юных абитуриентов. 
и ты, как собака у конуры, сидишь или ходишь по залу, то молодые люди, которые в те годы довольно часто появлялись в Третьяковке, были совершенно убеждены, что ты только для того здесь и поставлена, что бы с тобой можно было поговорить, пофлиртовать, покадриться, как тогда говорили. Однако, несколько пар бдительных глаз старших коллег очень следили за соблюдением рабочей дисциплины. Естественно, а как же иначе, к ним же вот никто не подходит, не разговаривает…
счастье. Одна из длинных Третьяковских анфилад заканчивалась эдаким сложным зигзагом и затем аппендиксом из нескольких залов. Здесь сначала были экспонированы художники Мира искусства (художественное объединение конца 19 века), затем зал Врубеля, а сразу после него было несколько залов иконописи.
Золушка, помывшая только что полы, а молодая леди, которая изучает историю искусств и пришла в одиночестве вникать в тайны мастерства гениального художника. И сижу я не на своем смотрительском стуле, а на модерновском деревянном диванчике в центре зала. И на коленях у меня раскрытая книжка, а передо мной Царевна-Лебедь. Одним словом, я в образе.
молодой человек. «Нет – вскрикнула я нервозно – я не пойду. У меня сегодня только Врубель. Мне надо написать…» Еще поуговаривал – я еще больше стала нервничать. «Ну, хорошо,- говорит – ты точно будешь здесь?» «Да, точно» «Тогда я пойду, взгляну, а потом вернусь». Все! Я поняла, что это добром не кончится, и заметалась, закружилась по залу.
приближается, отмеривая шаркающие шаги Галины Ивановны, бригадира всех смотрителей. Эта великанша неторопливо, но делово вошла в зал, обратилась к пустующему стулу смотрителя, оглядела зал и, не признав меня, (мало ли молодых людей ходят в Третьяковку?!) голосом, как иерихонская труба, гаркнула на весь этаж – «ПО-СТО-ВАААЯ…». 
